Досье «ОДЕССА» - Страница 62

Миллер и Байер сидели за столиком для двоих в ночном клубе «Мадлен». Франц, потягивая уже вторую порцию виски, остекленевшими глазами глядел, как фигуристая молодая женщина на сцене, вращая бедрами, расстегивала лифчик. Когда она его, наконец, сняла, Байер, трясясь от похоти, ткнул Миллера под ребра и хохотнул: «Какой бюст, а, какой бюст!» Было уже за полночь, и Франц здорово накачался.

– Послушайте, герр Байер, я себе места не нахожу, – прошептал Миллер. – Ведь это за мной охотится полиция, а не за вами. Когда же вы достанете мне паспорт?

Толстяк снова обнял его за плечи:

– Послушай, Рольф, старик, я тебе уже все объяснил. Не волнуйся, ладно? Предоставь это дело мне, – он подмигнул Миллеру. – Да ведь я и не делаю паспорта сам. Просто отсылаю фотографию парню, который их фабрикует, и через неделю они приходят ко мне уже готовенькие. Словом, осечки быть не может. А теперь выпьем за старого доброго Франца, – он помахал пухлой рукой, вскричал: – Официант, еще бутылку.

Миллер отодвинулся от Байера и задумался. Во-первых, если перед тем, как сфотографироваться, надо ждать, пока отрастут волосы, значит, паспорт он получит только через несколько недель. Во-вторых, хитростью из толстяка адрес «паспортиста» не вытянешь. Сколько его ни пои, он держит язык за зубами.

Когда первое шоу закончилось, он вывел Байера из кабаре. Тот едва держался на ногах.

– Пора домой, – сказал Миллер, подводя толстяка к оставленной на углу машине, вынул у него из кармана ключи, усадил его на заднее сиденье, а сам сел за руль.

Тут из-за угла вывернул серый «мерседес» и затормозил в двадцати метрах. Сидевший в нем Маккензен объехал уже пять ночных клубов. Взглянув на номер отъезжавшего от «Мадлен» автомобиля – именно о таком говорила фрау Байер, – он осторожно поехал следом.

Миллер вел машину медленно, превозмогая собственное опьянение. Меньше всего ему хотелось попасться на глаза полиции и пройти проверку на трезвость. Он ехал не к дому Байера, а к своей гостинице. В пути толстяк задремал. У отеля Миллер разбудил его, сказал:

– Вставай, Франц, вставай, старик, пойдем ко мне, выпьем на посошок.

Толстяк огляделся и пробормотал:

– Мне домой надо. Жена ждет.

– Пойдем, пойдем. Посидим, поговорим, вспомним старые времена.

– Старые времена, – пьяно улыбнулся Байер. – А какое великое время тогда было, Рольф!

– Да, великое. – Миллер помог Байеру выйти из машины. – Пойдем.

Маккензен остановил «мерседес» неподалеку и потушил фары. Машина утонула в темноте.

Ключ от номера был у Миллера в кармане. Ночной портье дремал за конторкой. Байер что-то забормотал.

– Т-с-с-с, – сказал Миллер. – Тихо.

– Тихо, – повторил Байер, топая как слон, и засмеялся над собственным притворством.

К счастью, далеко идти не пришлось, номер Миллера был на втором этаже. Петер открыл дверь, зажег свет и помог Байеру усесться в единственное кресло – жесткое, с высокой прямой спинкой.

Тем временем Маккензен вышел из «мерседеса», стал напротив отеля, оглядел окна. В два часа ночи ни в одном из них не горел свет. Когда он вспыхнул в комнате Миллера, Маккензен четко заметил расположение окна.

Он подумал, не пойти ли туда и покончить с Миллером немедленно. Его остановили два соображения. Во-первых, через стеклянные двери гостиницы виднелся разбуженный тяжелой поступью Байера ночной портье. Он, конечно, заметит постороннего, поднимающегося по лестнице в два часа ночи, и потом опишет его полиции. Во-вторых, Байер сильно пьян. Маккензен видел, как Миллер помогал ему идти, и понял, что не сможет быстро вывести толстяка из гостиницы после убийства. А если полиция доберется до Байера, Вервольф намылит ему, Маккензену, шею. Несмотря на невзрачную внешность, Байер был крупным военным преступником и незаменимым для «ОДЕССЫ» человеком.

А еще одно обстоятельство привело Маккензена к мысли о выстреле в окно. Напротив гостиницы стоял недостроенный дом. Стены и полы были уже сделаны, на второй и третий этажи вела бетонная лестница. Время есть. Миллер никуда не денется. Маккензен не спеша вернулся к машине с запертой в багажнике винтовкой.

Удар застал Байера врасплох. Его реакция, замедленная выпитым, не позволила увернуться. Миллеру ни разу не случалось пользоваться приемами, которым его научили десять лет назад в армии, и он не знал, насколько они действенны. Толстенная шея Байера, возвышавшаяся над плечами, как розовый холм, навела Миллера на мысль, что бить придется изо всей силы.

Байер даже сознания не потерял: его шею защитил слой жира, а нетренированная ладонь Миллера была мягкой. Но все равно, пока толстяк избавлялся от головокружения, Петер успел накрепко привязать его к подлокотникам кресла двумя галстуками.

– Какого черта, – хрипло рявкнул Байер.

Между тем Миллер прихватил длинным телефонным проводом ноги толстяка к креслу.

Байер уставился на Петера, как сыч. Он начинал соображать, что происходило. Как и всех ему подобных, Байера всю жизнь мучила мысль о возможном возмездии.

– Тебе отсюда не уйти, – сказал он Миллеру. – И до Израиля не добраться. Ты ничего не докажешь. Я ваших не убивал.

Миллер прервал эту речь, засунув Байеру в рот скатанные носки и обвязав его лицо шарфом – подарком заботливой матери. Байер злобно уставился на журналиста поверх вывязанного на шарфе узора.

Петер придвинул к себе стул спинкой вперед, сел на него верхом. Лицо Миллера оказалось в полуметре от лица Байера.

– Слушай, жирная скотина. Во-первых, я не израильский агент. Во-вторых, я никуда тебя не повезу. Ты все расскажешь мне здесь. Понял?